– Но врачи констатировали…
– Да мне «поебать», что они там констатировали, – сказал товарищ Шиманов. – Пусть полежит еще.
А Эдуард Андреевич с ним неожиданно согласился.
– Да, – сказал он. – Случай неоднозначный. Нужно быть уверенными до конца. Пусть полежит еще.
– Его не вскрывали? – спросил товарищ Шиманов.
– Пока нет.
– Пусть не вскрывают, – сказала тетя Лена. – А то вдруг они его так убьют.
Боря весь дрожал, Андрюша гладил его по плечу.
– Что тут ошиваетесь? – сказал товарищ Шиманов. – Вон пошли!
Я сразу понял, что товарищ Шиманов будет говорить с Максимом Сергеевичем. Я знал, что у него как у нашего куратора будут большие проблемы. Они ждут его в Космосе. Здесь, на нашей планете, Максим Сергеевич экспат и никто на Авроре не имеет права его судить.
Я осуждаю Максима Сергеевича за халатность, несомненно преступную, но, кроме того, мне его жаль.
Жалость эта до некоторой степени иррациональна, ведь по сути его бездействие можно назвать саботажем. Я уверен, что там, наверху, разберутся. Но я не хочу, чтобы разбирались.
Зато после того, как товарищ Шиманов сказал, что не будет забирать Володю, мне стало легче.
Разве не может он ожить?
Ведь может.
Это теоретически возможно.
Вот что значит: до последнего не терять надежду!
Запись 125: Невыносимо
Очень хочется увидеть Володю. Его кровать заправлена. Это он сам ее заправлял, с тех пор никто не трогал.
Володина кровать заправлена им самим, а он сам лежит в морге.
Как, должно быть, будет ему холодно и страшно на этой жесткой металлической полке, когда он проснется.
Запись 126: В морге
Сегодня ночью мы ходили к Володе, так получилось.
Я бы никогда не совершил незаконное проникновение в морг, однако оставлять товарища в беде – тоже не в моих правилах.
Пришлось выбирать.
Я проснулся посреди ночи от шума, Боря куда-то собирался.
Я спросил:
– Куда ты?
Боря сказал:
– К Володе.
– А, – сказал я, перевернулся на другой бок и приготовился спать, а потом вдруг вспомнил все, мне стало больно, я мгновенно проснулся.
– Куда?
– А где он, по-твоему? Не помнишь?
Голос Бори ничего не выражал, казался пустым, незнакомым.
Я сказал:
– Ты что, идешь в морг?
– Ну.
– Подожди!
– Нет.
– Я с тобой!
– Ладно.
Я разбудил Андрюшу.
– Боря идет к Володе.
– В морг? – спросил Андрюша. Он вовсе не выглядел так, будто спал.
– Да.
– Нельзя его туда одного отпускать.
– Я тоже так думаю.
Вот почему мы отправились втроем.
Выйти из корпуса оказалось очень легко: Максима Сергеевича вызвал к себе Эдуард Андреевич для связи с Космосом.
Я спросил у Бори:
– А ты знаешь, где…
– Через дорогу. Здание тоже принадлежит санаторию. Но оно через дорогу.
Мне показалось, что он заплачет. Я уже плакал из-за Володи.
Ночной город был освещен хорошо, ночью вовсе и не страшно одним. Правда, когда мы переходили через дорогу, Боря даже не смотрел по сторонам. Он просто шел навстречу машине, я успел отдернуть его в последний момент, и красный «москвич» с ревом пронесся мимо нас. Боря даже не вздрогнул.
Мы увидели небольшое серое здание. Под апельсиновым светом фонарей оно выглядело почти игрушечным.
– Там, наверное, есть охрана, – сказал я.
– Не внутри, – сказал Андрюша.
– А ты откуда знаешь? – спросил я.
– Я спрашивал. Но, может быть, какой-то доктор еще работает. Надо только понять, куда нам. Повезло, что его не отвезли в судебный морг или в детский. Он же солдат. Был. Мог быть.
Боря ничего не сказал, он пошел вперед так, словно ему все было известно заранее.
– Может, он чувствует? – спросил Андрюша.
Мы пошли за Борей, он совершенно не обращал на нас внимания. Я вдруг подумал: может, Володя зовет его?
Но и это, как мне кажется, было неправдой.
И все-таки, я думаю, Боря знал, где тело. Он обошел здание вполне уверенным шагом, подошел к окну, до которого не доставал, встал на цыпочки, посмотрел, обернулся к нам, махнул рукой.
Мы подошли.
– Подсади меня, Жданов, – сказал Боря.
– Хорошо.
Боря вскарабкался на меня, вцепился в подоконник, ловко подтянулся, толкнул окно, оно оказалось незапертым.
Когда Боря забрался внутрь, он едва не отошел от окна, но я сказал:
– Помоги мне.
Боря обернулся.
– А, – сказал он. Я забрался на Андрюшу, и Боря схватил меня за руки.
– Ты осознаешь? – сказал я. – Что все это незаконно?
Боря быстро и странно показал свои белые острые зубы, тихонько засмеялся, выпустил мои руки, и я едва не упал вместе с Андрюшей, но в последний момент Боря снова меня схватил.
Хоть что-то в нем осталось прежним.
– Лох педальный, – сказал он.
Когда я залез, Андрюша спросил:
– А я?
– Можешь подождать тут?
– Но я не хочу оставаться тут один. Мне страшно.
– Ты просто хочешь в морг, дрочер, – сказал Боря. – А? А?
Он странно, сдавленно засмеялся.
– Ты самый высокий! – сказал я. – Подпрыгни, а я тебя схвачу. Только тихо!
Пока я с трудом затаскивал внутрь Андрюшу (не с первой попытки), Борю я совсем не слышал, а потом вдруг осторожно скрипнула выдвинутая полка.
Андрюша сказал:
– Фух. Это было тяжело.
Я боялся обернуться, но я должен был это сделать.
– Там, – сказал Андрюша.
Мы подошли к Боре. В зале было темно, и я старался ни на что не смотреть. Камер оказалось не так уж и много. Морг этот принадлежал санаторию, здесь хранились только трупы солдат, а значит, у работников морга было не так уж много работы ввиду столь ограниченного контингента.
Андрюша сказал мне:
– Наверное, вот дверь в прозекторскую.
Я молчал.
– А может, здесь тоже вскрывают, – сказал Андрюша. – Еще это называется секционная.
Боря стоял у камеры. Было темно, но лунно и звездно, а оттого я видел Володю очень хорошо – таким белым он стал.
Андрюша сказал:
– Не стоит, наверное, его трогать.
Но я пошел к Боре.
И к Володе. Да, к Володе я тоже пошел. Вокруг все было такое начищенное и хромированное – камеры, столы у камер, каталки. Холодный металл везде, куда падает взгляд, и тошнотворный запах хлорки и холода.
У этих двух ярких, резких запахов был слабый подтон, до отвращения физиологический, будто мясной магазин соседствует с общественной уборной.
И все-таки физиологические запахи чувствовались тускло, наверное, доносились из прозекторской. Все забивала хлорка – чудовищная, бесчеловечная хлорка.
Никогда прежде этот своеобразный, но чистый запах не казался мне таким отвратительным.
Я посмотрел на Володю. У меня была надежда, что царапины и синяки зажили, но они только стали темнее и ярче.
Боря гладил его лицо, и я вдруг по-новому, как никогда прежде ясно, увидел, до чего они похожи.
Боря и Володя были одного роста, Боря чуть опережал в физическом развитии, выглядел постарше, и их с Володей часто принимали за двойняшек.
Раньше я совершенно легко мог сказать, чем Боря и Володя отличаются при всем их потрясающем внешнем сходстве. У Володи волосы были намного темнее и глаза тоже были темные. У Володи был мягче овал лица – менее острый подбородок, но и менее круглые щеки. У Володи меньше шелушился нос (хотя в остальном их носы были совершенно одинаковы), его губы были чуть тоньше, а разрез глаз – чуть более вытянутым.
Теперь это все совершенно отступило, детали ушли на второй план, и я не мог отличить братьев, особенно в этой темноте. Боря стоял у камеры или лежал на ее полке? А Володя?
Я не мог поверить, до чего же они схожи. Но в то же время до чего они стали разными. Разными не в своих прижизненных чертах, нет – эту разницу проложила смерть.
Лицо Володи совсем осунулось, кожа туго натянулась, приобрела странный, искусственный вид. Его нельзя было перепутать с живым мальчиком, так на него похожим, стоявшим у камеры, нет.
